Немало было выдвинуто гипотез, почему Таль так неудачно провел с Ботвинником свой второй поединок, легко вернул ему корону. Однажды по этому поводу высказался и сам Таль.

— Тут есть две причины. Вот первая. Во время матча 1960 года мы с Ботвинником жили в одной гостинице — «Москва», и перед каждой партией мой секундант Александр Кобленц исполнял неаполитанские песни. Меня это, конечно, вдохновляло, а Ботвинника, наоборот, скорее размагничивало. И спустя год он отказался жить в «Москве», лишив меня важного козыря.

И вторая причина. К восьмой партии матча-реванша мне наконец удалось подобрать «счастливый» карандаш. Но, увы, выиграв ее, я забыл карандаш на столе. А когда явился на следующую партию, он бесследно исчез: подозреваю, что его унес кто-то из поклонников Михаила Моисеевича. Как видите, все объясняется очень просто.

В начале шестидесятых на одном турнире болельщики попросили Таля и Фишера дать им автографы. Фишер, как обычно, отказался, а Таль попал в кольцо любителей и стал раздавать автографы за двоих: сначала размашисто ставил подпись американца, которую здорово подделывал, а затем свою собственную.

— Зачем вы работаете за Фишера? — удивился кто-то из шахматистов, оказавшихся рядом.

— Видите ли, — ответил Таль, — я этого бедного парня обыграл уже три раза и поэтому имею полное право царапать его фамилию.

Впервые за доской Таль сразился с Ботвинником в матче на первенство мира. А между тем два Михаила чуть не встретились еще в 1948-м, когда сам Ботвинник только недавно завоевал шахматную корону. После тяжелого матча-турнира он отдыхал на Рижском взморье. Тем временем одиннадцатилетний рижанин Миша Таль разведал, где остановился его кумир, и вместе с тетей отправился к нему в гости, чтобы познакомиться и сыграть пару партий.

На звонок вышла строгая женщина, которая взглянула на ребенка с доской под мышкой и сразу все поняла. Сухо объяснив Талю, что Ботвинник соблюдает режим и в данный момент спит, она захлопнула перед его носом дверь. В результате первая встреча Ботвинника и Таля за шахматной доской была отложена на двенадцать лет.

P.S. Когда о этой истории впервые рассказал в печати шахматный литератор Виктор Васильев, Таль, повстречав его, высказал упрек, что тот дезинформирует читателя, публикует небылицы.

— Но вы же сами мне об этом рассказывали! — воскликнул расстроенный журналист.

— А я повторяю, что такого случая не было! — снова заявил Таль.

— Но я покажу вам статью, в которой вы об этом писали, — настаивал Васильев.

— Все правильно: и сам рассказывал, и сам писал. Но случая такого не было. Потому что все это я сочинил!

Михаил Таль был уже чемпионом страны, но продолжал преподавать литературу в школе. Войдя однажды в класс, он обнаружил на подоконнике доску с расставленными фигурами. Нетрудно было убедиться, что белые объявляют мат в четыре хода. Но Таль не стал конфликтовать с ребятами и повел свой рассказ о «лишних людях». Однако, снова взглянув на доску, он понял, что сам является лишним человеком... За это время в партии было сделано еще несколько ходов. Если бы «белые» довели партию до логического конца и заматовали неприятельского короля, то в Тале, скорее всего, взял бы верх шахматист, и он простил нарушителей дисциплины. Но, к несчастью для них, «белые» не только упустили возможность дать мат, а вообще оказались у разбитого корыта. Оставлять такое поведение учеников без наказания было непедагогично, и Таль потребовал у них дневники. Правда, к концу урока немного остыл и ограничился внушением. «Черные» обрадовались, что все обошлось, а «белые» попросили оставить автограф в дневнике. Единственный раз в жизни Таль сделал строгую запись: «Не нашел мат в четыре хода на уроке литературы».

ШАХМАТНЫЕ ИСТОРИИ
«...Небольшое местечко Лугано на юге Швейцарии в Альпах стало местом проведения очередной XVIII шахматной Олимпиады в октябре-ноябре 1968 года. Сюда американцам впервые удалось привезти и Фишера, и Решевского; очень хотели дать бой нашей команде. Но когда Бобби увидал турнирный зал, он ему не понравился.

Здесь будут курить прямо над головой,— сказал он.
— Это помещение не для шахмат. Если не изменят условий, я играть не буду...

Фишер уехал из Лугано, лишившись крупного гонорара, но проявив завидную принципиальность. Дальнейшие события показали, что он был прав: к концу соревнования многие участники, в том числе и советские, жаловались на тяжелые условия для игры. В те годы шахматные соревнования за рубежом нередко проходили в шумных, прокуренных помещениях. Сейчас картина заметно нзмевилась к лучшему. Не заслуга ли это Фишера?...»

На турнире претендентов в Бледе при переполненном зале игралась важная партия Таль — Смыслов. В какой-то момент гроссмейстеры начали серию разменов. Не успел Смыслов взять коня, как тут же раздались бурные аплодисменты. Таль похолодел: он решил, что «зевнул» фигуру. Но все-таки дрожащей рукой ответил взятием, и снова — овации в зале. Теперь Смыслов опешил: подумал, что просмотрел эффектный удар. Так повторилось несколько раз. Нервы соперников уже не выдерживали. И только через пять ходов, когда они сообразили, что зрители сопровождают аплодисментами каждое взятие своих кумиров, Таль и Смыслов немного успокоились.

В 1962 году в чемпионате страны Смыслов отложил партию с мастером Львом Арониным и убедился дома, что его позиция безнадежна. Он решил позвонить судье и признать свое поражение.

— Ни в коем случае, — запротестовала Надежда Андреевна. — Ты должен бороться!

— Но шансов на спасение нет.

— Я сказала: иди и играй.

Смыслов отправился на доигрывание и быстро добился ничьей.

— Надя, поздравляю, — позвонил он жене, — ты лучше меня оценила эндшпиль!